|
|
|
|
- -
Чехов однажды поднялся с
кресла, взял со стола тоненькую тетрадку и, стоя посреди комнаты,
жестикулируя, меняя голоса, прочел нам очень живую и веселую пьеску. Это был
только что законченный им "Медведь"{170}.
Читал Чехов мастерски, - известно, что в ранней юности он не без успеха
выступал на сцене; всю пьеску он прочел свободно, не задыхаясь, не спадая с
голоса, хотя от публичных выступлений на литературных вечерах уклонялся и
тогда, и позже, ссылаясь на слабость голоса, на быструю утомляемость. От
публичных выступлений его удерживал, по его собственному признанию,
беспричинный и глупый страх толпы, чувство, которое было для него
непреоборимым. В небольших компаниях не было человека общительнее его.
Среди других курьезов когда-то в Москве вышла брошюрка, трактовавшая
Чехова как какого-то уединенного философа; на самом деле Чехов не терпел
одиночества и уединялся только от несимпатичных ему людей, от людей
назойливых и не представлявших для него интереса. Но даже и от этих людей он
не всегда уединялся. Одно время его одолел беллетрист Сергей Филиппов,
издававший какие-то спутники и путеводители и печатавший рассказы в "Русских
ведомостях".
- Приходит, сидит целыми часами, - жаловался мне Чехов, - и целыми
часами рассказывает какую-то чепуху.
- Да что именно?
- А черт его знает что!
Чехов махнул рукой. Дня через два я зашел вечером /171/ к Чехову и как
раз застал у него Сергея Никитича Филиппова; просидел Филиппов целый вечер,
говорил не смолкая и действительно рассказывал черт знает что. Между прочим
вздором он рассказал, что страшно боится покойников, и, когда у него умер
отец, он, взрослый и, нужно заметить, весьма кряжистый мужчина, дрожал от
страха, не мог войти ночью в комнату, где лежало тело отца, и чуть ли даже
не смог проститься с покойником. Мне вся эта история показалась
неправдоподобной, да и Чехов слушал ее хмуровато: боязнь покойника была еще
менее понятна, еще менее могла понравиться Чехову как врачу. В лучшем случае
страхи этого здорового, бородатого мужчины были только трусостью и лестной
рекомендации дать ему не могли.
С.Н.Филиппов одолевал Чехова в доме Корнеева, а когда Чехов переехал на
Малую Дмитровку, в дом Фирганг, придя как-то вечером к Чехову, я застал
неизвестного мне старичка с немецкой фамилией, который был тоже охотник
поговорить, и едва я прислушался к его речам, на меня пахнуло
С.H.Филипповым. Чехов сидел в кресле, гладил мангуса и казался утомленным. К
счастью, старичок с немецкой фамилией скоро ушел, Чехов оживился.
- Кто это? - спросил я.
- Писатель{171}. Одолел. Заговорил.
- Что же он пишет?
- Какие-то статьи в "Наблюдателе". Под псевдонимом "Молотов". Вы не
читали?
- Нет. А зачем он к вам ходит?
- А черт его знает зачем!
Но даже от С.Н.Филиппова, даже от "Молотова" Чехов не пытался
уединиться; не пытался потому, что был не уединенный, а необычайно
"общественный" человек. Мне он предлагал писать вместе с ним водевиль
"Гамлет, принц датский"{171}. А.С.Суворину предлагал писать большую пьесу;
когда Курепин надумал писать коллективный роман, Чехов тотчас согласился
принять в нем участие;{171} то и дело Чехов приглашал к совместным поездкам;
с молодым Сувориным собирался чуть ли не в Иерусалим, а мне говорил:
- Поедемте в Финляндию!
Или: /172/
- Я еду в Петербург. Поедемте вместе.
<> 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 >>>
- -
|
|
